Неточные совпадения
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные
толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат,
свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
— Долой самодержавие! — кричали всюду в
толпе, она тесно заполнила всю площадь, черной кашей кипела на ней, в густоте ее неестественно подпрыгивали лошади, точно каменная и замороженная земля под ними стала жидкой, засасывала их, и они погружались в нее до колен, раскачивая согнувшихся в седлах казаков; казаки, крестя нагайками воздух, били направо, налево, люди, уклоняясь от ударов,
свистели, кричали...
Всё еще продолжалась оттепель; унылый, теплый, гнилой ветер
свистал по улицам, экипажи шлепали в грязи, рысаки и клячи звонко доставали мостовую подковами, пешеходы унылою и мокрою
толпой скитались по тротуарам.
Не видя ничего, не зная, что случилось впереди, мать расталкивала
толпу, быстро подвигаясь вперед, а навстречу ей пятились люди, одни — наклонив головы и нахмурив брови, другие — конфузливо улыбаясь, третьи — насмешливо
свистя. Она тоскливо осматривала их лица, ее глаза молча спрашивали, просили, звали…
Мать видела в десятке шагов от себя снова густую
толпу людей. Они рычали, ворчали,
свистели и, медленно отступая в глубь улицы, разливались во дворы.
Они медленно, неудержимо пропахали сквозь
толпу — и ясно, будь вместо нас на пути у них стена, дерево, дом — они все так же, не останавливаясь, пропахали бы сквозь стену, дерево, дом. Вот — они уже на середине проспекта. Свинтившись под руку — растянулись в цепь, лицом к нам. И мы — напряженный, ощетинившийся головами комок — ждем. Шеи гусино вытянуты. Тучи. Ветер
свистит.
Мистер Гопкинс отскочил шаг назад и — клоб
свистнул в воздухе… В
толпе резко прозвучал первый удар…
Свистит, подбегая к станции, локомотив —
толпа дрогнула, точно черные птицы, взлетело над головами несколько измятых шляп, музыканты берут трубы, какие-то серьезные, пожилые люди, охорашиваясь, выступают вперед, обращаются лицом к
толпе и говорят что-то, размахивая руками вправо и влево.
Там, впереди, родился и начал жить, возрастая, другой шум — более светлый, там всё ярче разгорается огонь; эта женщина пошла вперед как будто быстрее, и
толпа оживленнее хлынула за нею, даже музыка как будто на секунду потеряла темп — смялись, спутались звуки, и смешно высоко
свистнула, заторопившись, флейта, вызвав негромкий смех.
И снова начал рассказывать о несправедливой жизни, — снова сгрудился базарный народ большой
толпой, полицейский теряется в ней, затирают его. Вспоминаю Костю и заводских ребят, чувствую гордость в себе и великую радость — снова я силён и как во сне…
Свистит полицейский, мелькают разные лица, горит множество глаз, качаются люди жаркой волной, подталкивают меня, и лёгок я среди них. Кто-то за плечо схватил, шепчет мне в ухо...
Свистя и взвизгивая, носился по городу ветер, раздувал шум и, охлаждая сбитых в
толпу возбужденных людей, вытеснял их с улицы в дома и трактиры.
В это время по всем казанским улицам и особенно около Булака
толпы мальчишек и девчонок, все вооруженные новыми игрушками, купленными на лодках, с радостными лицами и каким-то бешеным азартом бегают,
свистят, пищат или пускают фонтанчики из брызгалок, обливая водою друг друга и даже гуляющих, и это продолжается с месяц.
Уходит. Порыв ветра взметает его широкую одежду. Облако желтой пыли застилает площадь, дворец и Короля. Видно, как из клубов пыли выскакивают маленькие красные Слухи. Они прыгают и рассыпаются во все стороны. Кажется, что ветер
свистит, когда они заливаются смехом. Сию же минуту в
толпе гуляющих раздаются тревожные голоса.
— Батальон, — жай! — раздалась с лошади зычная команда командира, — и мгновенно блеснув щетиной штыков, ружья шаркнулись к ноге. Шомпола
засвистали и залязгали своим железным звуком в ружейных дулах. Крестьянская
толпа в ту ж минуту смолкла до той тишины, что ясно можно было расслышать сухое щелканье взводимых курков.
Пирожник высунул язык,
свистнул каким-то необычным, оглушительным свистом и проворно юркнул в
толпу, много потише выкрикивая...
Наш поезд двинулся, угрожающе
свистя на кипевшую, взмахивавшую руками
толпу.
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или
толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко
засвистело над
толпой, что все нагнулись. Что-то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
Ядра всё так же равномерно
свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в
толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.